|
Новый еврейский язык: кто такой еврейский писатель |
Памяти Анатолия Пинского
Статья четвертая
Замечательный писатель Григорий Канович протестует, когда его называют еврейским писателем. Канович хочет считать себя русским писателем, хотя тексты его посвящены еврейству, он не желает иметь ничего общего с профессиональными евреями, с узким кружком, заявляющим монополию на слово "еврейский". Интересно, а как ответил бы на вопрос: "Считаете ли Вы себя еврейским писателем?" Исаак Бабель. Как реагировали бы на тот же вопрос Менделе Мойхер-Сфорим или Шолом-Алейхем, если бы их спросили бы об этом. Наверное, сильно удивились бы вопросу, потому, что идиш и есть еврейский. И никаких других "еврейских" для них не было и не могло быть. Не было в еврейском языке слова "ивритский". На идише иври означает грамотность, понимание прочитанного, а не язык. Гербаиш - позднее заимствование из немецкого, а священный древнееврейский язык - лойшен койдеш - интегральная часть их идиша, их собственного еврейского языка, как и арамейский язык лойшен хахамим или другие многочисленные идиомы, в состав которых входит слово лойшен, что значит язык, речь, а также манера, стиль.
Лучшие умы пытались определить, что такое еврейская литература, что такое еврейский текст. Не буду останавливаться на религиозных определениях, они достаточно известны. Наша религиозная мысль и религиозные тексты хоть и составляют основу, лингвистическую матрицу еврейского языка, однако никак не исчерпывают всего многообразия культурного творчества еврейского народа.
Я не буду здесь касаться современных культурных явлений еврейского творчества, ни Вуди Аллена, комедии Сейфилда, Джерри Люиса или Ларри Дейвида, писателей, как упомянутая выше Дара Хорн, ни даже таких экзотических, на первый взгляд, явлений, как еврейский рэп чикагского артиста Кевина Коваля или его коллеги из Торонто Сокалла, или феноменальный успех религиозного рокера Матасиягу, ни других, мало известных широкой российской публике, феноменов еврейской культуры. Не буду касаться и успеха клезмерского искусства.
Наше положение, хоть и кажется многим трагическим, на самом деле весьма типично для еврейской культуры. Каждое поколение современной еврейской культуры от Менделе Мойхер-Сфорима, и даже еще раньше, от рэб Нахмана из Браслава и других хасидских мастеров, мало заботилось о культурной преемственности. Каждое поколение еврейских творцов верило, что именно они заново открывают мир и им предстоит выразить этот мир так, как не удавалось их предшественникам. Кто знает, может, такая малая забота о преемственности коренилась в уверенности, что "Вечность Израиля не обманет". Писавший на идише в Америке писатель и драматург Леон Кобрин (1872 - 1948) заявлял в 1910 году: "Еврейская литература в Америке обладает своей собственной историей и собственным генезисом. Она не является продолжением старой еврейской литературы в России, и на ее развитие не повлияла новейшая еврейская литература в России… Она развивалась без прямого влияния какой либо другой литературы". Кобрин имел в виду, что и американская литература никак не влияла, поскольку "современные американские еврейские писатели не испытывают влияния американской литературы потому, что, по их мнению, в Америке пока не существует настоящей американской литературы". Не удивительно, что следующее поколение писавших на идише американских еврейских модернистов отрицало реалистические принципы самого Кобрина, однако тоже считало, что начинает традицию сначала. Исследователь идиша Рут Виссе назвала их наследие "символическим отцеубийством".
С другой стороны глобуса советская еврейская литература отрицала, разумеется, и изысканный модернизм нью-йоркских литераторов, и неправильные классовые позиции буржуазных реалистов, и тоже заявляла, что строит все новое. Группа молодых и талантливых киевских авторов во главе с Давидом Гофштейном, Перецом Маркишем, Лейбом Квитко и несколькими другими провозгласили в 1919 году рождение новой еврейской литературы. Основоположником они (как и американские идишистские модернисты) выбрали своего земляка, недавно умершего Шолом-Алейхема, а основателем - погибшего в боях с белыми Ошера Шварцмана, кузена Гофштейна. Шварцман, впрочем, для идишизма был тем, чем был Трумпельдор для сионизма - герой войны, один из немногих офицеров-евреев в царской армии, кавалер георгиевских крестов и к тому же еврейский поэт. Советские идишисты, как и их американские коллеги, верили в то, что время и революции создают нового человека, новую культуру и новую литературу. Литературовед Нохем Ойслендер (1893 - 1962) писал в 1924 году о революции "меняющаяся реальность изменяет саму концепцию реального". Впрочем, очень скоро романтические идеи революции сменились у Айслендера схемами бескомпромиссной классовой борьбы. Главный идеолог евсекций, талантливый и отлично образованный (выпускник одной из самых престижных литовских ешив и диссертант Сорбонны, главный редактор московской еврейской газеты "Дер Эмес" (Правда) Мойше Литваков: "Еврейская литература, ограниченная языково и пространственно, стала уделом националистического "поиска счастья". Так еврейская литература почти утратила свою общественную функцию, став вместо этого неким видом национальной добродетели". Литературные приемы, по мнению Литвакова, не соответствовали новым задачам, литературе не удалось показать "расцвета революционной эпохи". Когда революция пришла, то еврейская литература оказалась неподготовленной, и не выражала и не удовлетворяла победивший класс пролетариата. В 1920-е годы Литваков призывал к срочному созданию новой еврейской культуры, призывал советских еврейских писателей оставить свои сантименты, игнорировать прошлое ради светлого будущего. Истинной еврейской литературе, по его мнению, лишь предстояло родиться. Литваков был не одинок. Время было для новаторских деклараций.
Развитие еврейской литературы в межвоенной Европе не нравилось Литвакову "ее разъедает мечта бездельников о "великой еврейской нации от Налевок (в Варшаве) до нью-йоркского Бродвея… Ури_Цви Гринберг (бывший надеждой революционной социалистической литературы) скатился в объятья воинственного гебраизма, Перец Маркиш "одел ермолку на голову" и начал писать балебатиш-романтише хкирес (буржуазно-романтические пустяки) в надежде быть принятым в мистически-каббалистический салон Гилеля Цейтлина.)
Как еврейских деятелей любого направления, Литвакова не покидала ревность. Не будь бундизма, идишизма, сионизма или Америки, сколько хороших, по настоящему революционных евреев примкнуло бы к его идее, к коммунизму. В 1926 году Москву посетил ивритский и идишистский поэт Реувен Брайнин (1862 - 1939). Он рассказал Литвакову о революционном эксперименте - создании сельскохозяйственных коммун-кибуцев. Брайнин записал в дневнике реакцию редактора еврейской "Правды": "Мы, коммунисты, любим со страстью и ненавидим со страстью. И потому мы со страстью ненавидим ваши коммуны в Стране Израиля потому, что они отбирают от нас таких людей, как вы, Брайнин, которые могли бы принести много пользы здесь. Вы, Брайнин, могли бы давно послать к черту Вейцмана с его сионистским блефом, который не имеет отношения к тем кибуцам в Эрец Исроэль". Надо заметить, что крах кибуцов в капиталистическом обществе Литваков предвидел точно. Литваков не предвидел своей судьбы и погиб в расцвете творческих сил в сталинских чистках 1937 года. Литваков был честным и проницательным критиком, не поддающимся официальной трескотне. Одной из необычных для его времени особенностей стиля было то, что он последовательно отказывался ссылаться на классиков марксизма-ленинизма.
И что же сионисты, которых Литваков призывал послать к черту? Их декларации о создании нового еврейского человека, о правильной евгенике, о создании новой еврейской культуры, их концепции о том, что от ТаНаХа до Пальмаха ничего значительного не произошло, очень напоминали декларации коммунистов.
Профессор Дов Садан был хорошим человеком и мудрым евреем. Я помню его, и мне пришлось слушать его лекции. Садан воспитал целое поколение израильских литературоведов. В трудный период борьбы за чистоту иврита он возглавил кафедру идиша при Еврейском университете в Иерусалиме. Впрочем, Садан не избирал научной карьеры. Он был высокопоставленным деятелем профсоюзного движения. Его фамилия означает "наковальню" и была подстать модным в начале израильской истории фамилиям "нового еврея": Патиш - молот, Хермеш - плуг и даже Пелед - Сталин. Профессором еврейского языка он стал случайно, даже не имея регулярного светского образования, а лишь отучившись в ешиве в Галиции. После долгих дискуссий и яростного сопротивления группы сионистов-профессоров во главе с выходцами из Германии Гершомом Шолемом и Йосефом Клаузнером в Еврейском университете все же было решено создать кафедру идиша. Помогло то, что деньги дали американские профсоюзники-евреи, а поддержал инициативу влиятельный глава Израильской конфедерации профсоюзов Гистадрут Йосеф Шпринцак. Всемирно известный идишист профессор Макс Вейнрах взвесил свои шансы и решил не менять спокойное место главы Еврейского исследовательского института ИВО в Нью-Йорке на кипящий страстями Иерусалим. Возглавить кафедру Шпринцак рекомендовал своего образованного и умного сотрудника Дова Садана, не замешанного в профессорских войнах.
Дов Садан внес огромный вклад в развитие литературной теории ивритской словесности, в изучение еврейского фольклора, в еврейскую лингвистику. Он считается в Израиле непререкаемым авторитетом и любимым учителем. Садан не мог обойти вниманием и вопроса о том, что же такое еврейская литература. В известном эссе "Предварительный обзор" (Масат маво, 1947 г.) Садан изображает еврейскую литературу в виде трех концентрических кругов: в середине - литература на иврите (под ивритом в израильском языке имеется в виду весь корпус древнееврейского языка от библейских времен до настоящего времени). На периферии - литература на еврейских языках - идише, ладино и других. И, совсем снаружи, литература на нееврейских языках, или как их называют на иврите "чужие языки". Последнюю группу Садан тоже разделил на две части - литература чужеязычная (лааз, на иврите), и литература чужая (нохри). Под чужеязычной подразумевалась литература, написанная евреями на европейских языках и предназначенная для внутреннего еврейского пользования. Литература на еврейских языках и литература чужеязычная по мнению Садана являлись интегральной частью еврейской литературы, хотя и не важной. Многие в Израиле тогда, как и сейчас, предлагали выбросить все это за борт истории, как наследие проклятого прошлого, ненужное в возрожденном государстве. В число этой ненужной литературы, наследия изгнания-галута входили не только Шолом-Алейхем и вся идишистская литература, но и Талмуд и вся религиозная еврейская литература тоже. Наблюдавший за сионизмом со стороны мудрый и проницательный Г. К. Честертон заметил, что "дискуссия вокруг сионизма - это схватка людей, предлагающих религию без нации, и других, предлагающих нацию без религии".
Дов Садан никогда не шел так далеко. Он любил идиш и мастерски владел им. С одной стороны Садан был убежденным сионистом, но с другой - широко образованным человеком, знатоком языков. Его отношение к литераторам-евреям, не провозглашавшим себя частью еврейской культуры, а стремившихся интегрироваться в другой культуре, было сложным. Садан хорошо чувствовал глубинные еврейские мотивы и темы в творчестве Гейне или Кафки. Он неоднократно писал, что находит у них мощный глубинный еврейский слой, определяющий смысл их творчества. В Кафке Садан видел великое явление еврейского духа и смысла, подобное которому, увы, не случилось в ивритской литературе. Однако, как творец сионистской литературной теории Садан заявлял, что гениальные творцы-евреи, как Гейне и Кафка, не только не принадлежат к еврейской литературе по сути, но и угрожают ей своим существованием, потому, что их огромные успехи унижают достижения литературы ивритской и отвлекают еврейские таланты от творчества на "своем" языке. Очень похоже на "я ненавижу ваши кибуцы" Литвакова.
Дов Садан установил три критерия принадлежности к еврейской литературе - намерение автора, тема произведения и предназначенный круг читателей должны быть еврейскими. Если заменить национальное на классовое или еврейское на пролетарское, то получается очень похоже на схемы Литвакова. Как это не похоже на концепции истинного еврейского творчества, например, на идеи Талмуда, о которых мы говорили в прошлых статьях! Мудрецы Талмуда по большей части искренне верили в универсальность иудейского учения, в то, что "свет придет с Сиона, а слово учения из Иерусалима". Правда, вера их была не без того, что все народы придут тогда к ним советоваться, и они буду учить всех своей правде.
О том, как писалась еврейские тексты, мы поговорим в следующей статье.
(Продолжение следует)
Все права принадлежат Михаэлю Дорфману (с) 2006
©2006 by Michael Dorfman. All rights reserved