– В одном из интервью вы сказали, что в вашем новой постановке подняты вопросы, которые еще не ставились на русской сцене. Что вы имели в виду?Режиссер Лев Додин: "И в нашей стране был Холокост"
Малый драматический театр - Театр Европы, возглавляемый режиссером Львом Абрамовичем Додиным, - один из самых известных в мире российских коллективов. Каждая постановка на его сцене всегда становится событием мирового значения. Премьера его нового спектакля "Жизнь и судьба" по одному из самых значительных произведений ХХ века, по роману Василия Гроссмана, сначала была сыграна в Париже. Потом прошла премьера в Норильске. А только что спектакль был сыгран дома, в Санкт-Петербурге. О своем новом спектакле, о романе Гроссмана, о проблемах, которые не изжиты до сегодняшнего дня, рассказал сам Лев ДОДИН
– Мне кажется, что на русской сцене никогда не звучала всерьез тема Холокоста на территории нашей страны. Для русского исторического сознания Холокост - это что-то, что располагалось где-то далеко от нас. Но это было и в нашей стране. Согласно новым данным, количество погибших евреев на территории России - одно из самых больших в мире. Подсчет шел в процентном соотношении: скажем, во Франции - 50%, в Дании - 0%, а в России - 90%. То есть здесь евреев никто и ничто не защищало. И в этой связи возникает также тема антисемитизма, и в том числе государственного антисемитизма, который существовал в России, существовал в Советском Союзе. Бытовой антисемитизм и сейчас существует. И мне кажется, что об этом надо говорить. Есть фраза у Гроссмана: "Когда мы говорим, что все хорошо, чаще всего мы скрываем за этим свое знание, что на самом деле все не так уж благополучно". Когда мы начинаем говорить о том, что действительно страшно, мы всегда находим то, что этому страшному противостоит. И что сохраняет нас как народ, как страну. Мы сейчас были во Франции, в по-настоящему мультикультурной стране. Нам ведь только кажется, что на наших улицах слишком много нерусских лиц. По сравнению с Францией, Англией мы однородная культура. Один из наших ребят признался, что во Франции впервые ощутил неудобство, находясь в вагоне метро, где слишком много неевропейских лиц, что он выбирал кафе, где больше европейцев. Наш педагог ему сказал: "Видишь, ты даже не подозревал, что в тебе живет расист". Парень был потрясен. И, осознав это в себе, был готов этому противостоять. Но чтобы противостоять чему-нибудь, это надо вначале обнаружить.
– В Петербурге состоится уже третья премьера "Жизни и судьбы"…
– Да, мы за полтора месяца играем третью премьеру. Первая была в Париже, и мы волновались, потому что Париж. Вторая премьера была в Норильске, и мы волновались потому что, с одной стороны, это первая встреча с русской публикой. Для нас было важно, что в России мы впервые сыграли "Жизнь и судьбу" именно в Норильске. Мы приезжали в Норильск в прошлом году, чтобы познакомиться с бытом норильского лагеря. И многие в городе ждали, что мы привезем спектакль из жизни ГУЛАГа, а все-таки спектакль не об этом. Когда мы приехали, в Норильске было 47 градусов мороза, а заключенные работали в открытых выработках. А здесь, в Петербурге, мы волновались, потому что играем дома. И это самая ответственная премьера.
– Вы пять лет занимались со студентами "Жизнью и судьбой" Василия Гроссмана. Как возникла эта идея?
– Я решился набирать курс, когда для себя понял, чем я с ним буду заниматься. Потому что сегодня набирать курс, чтобы просто учить мастерству, - невозможно. Традиционное обучение строится на том, что студентов ведут от маленьких упражнений к упражнениям посложнее, от отрывков без смысла к отрывкам побольше. Мне кажется, что это ничего не дает. Начинать надо со смысла, обжигает только смысл. И студентам должно быть понятно, какая тяжелая дорога ведет к этому смыслу. Я думаю, что первый спектакль должен быть и самым сложным спектаклем в их жизни. Это обратно привычной логике. Но я убежден, что театр всегда ниже школы. Школа - это попытка идеала. А театр - все-таки всегда некий компромисс. Придя в театр, студенты должны знать, что они вступают в зону компромисса, в которой они должны отстаивать свои идеалы. Об этом поколении принято говорить, что оно выбрало что-то не то - пепси. И тем более важно их ввести в контекст истории культуры. Поскольку одна из главных проблем сегодняшнего театра, как мне кажется, именно полная потеря этого контекста истории и культуры.
– Возвращаясь к парижской премьере, не показались ли французам чуждыми проблемы нашего народа и нашей истории?
– Они воспринимали нашу постановку абсолютно как спектакль про себя. Роман Гроссмана на самом деле гораздо больше оценен на Западе, чем у нас на родине. Там его называют великим европейским, именно европейским романом. Во Франции он вышел фантастическим тиражом в 36 тысяч экземпляров (для Франции это огромная цифра). А в России пока так и не был по-настоящему прочитан и оценен. Мне кажется, что, с одной стороны, он слишком объемен для нашего сознания. А потом сегодня он идет в перпендикуляр со всем, что происходит в нашей стране, куда движется наша страна. Поэтому мне было очень важно поставить эту книгу именно сейчас. Когда я впервые прочел ее в 1985 году, она воспринималась как современная книга. И меня поразило, что о современной жизни можно написать классическое произведение с такой глубиной и с таким объемом проникновения в эту жизнь.