"Народ мой" №10 (398) 31.05.2007
Пленные немцы и киевский социализм
После войны наша Михайловская улица находилась в своеобразном немецком окружении.
...На Мало-Житомирской, там теперь бани, с одной стороны, и на Владимирской горке, с другой, располагались два лагеря для военнопленных. В Киеве немцы строили, прокладывали рельсы трамвая, работали очень добросовестно, а мы, пацаны, вертелись рядом, выменивая у них, чаще всего на что-то съестное, то пуговицу от мундира, то монетку с заграничным гербом. Конвоиры нас гоняли, но как-то лениво.
Конечно, немцам в плену было несладко. Но обращались с ними по-человечески, не так, как обращались они с нашими пленными.
Мне, в отличие от других ребят, приходилось общаться с немцами чаще. Наша соседка тетя Ася работала медсестрой в лагере на Мало-Житомирской и часто приводила их к себе - то что-нибудь починить по хозяйству, то сделать какой-то ремонт. Один солдатик не просто выкрасил ей стены, но вымочил в краске тряпку, свернул ее в валик и выложил по стенам от потолка до пола некий абстрактный узор. Все были в восхищении.
Разговоры с пленными велись через еврейских женщин на идише, имеющем с немецким много общих и похожих слов. В свою очередь, немцы виртуозно владели русским матом и охотно демонстрировали свое мастерство нам, мальчишкам.
У многих женщин мужья погибли на фронте. Чуть ли не в каждой квартире кто-то из соседей "пошел по приказу" - так тогда говорили о тех, кто погиб в Бабьем Яру. Но ненависти к вчерашним врагам мы не испытывали. Отходчив наш народ. Однажды тетя Ася пришла домой расстроенная: "Из МГБ пришли и забрали Вилли Майера, такого милого мальчика".
Могу ошибаться в датах, кажется, 30 января 1946 года после суда над гитлеровскими военными преступниками 12 из них были приговорены к смертной казни через повешение. В том числе и солдат Майер Вилли. Он участвовал в массовых убийствах. Рассказывали, на суде его опознала свидетельница, выжившая после расстрела. Майер сказал, что не признает это свидетельство. "Из-под моего расстрела, - сказал он, - живым не выходил никто".
Виселицу поставили на тогдашней площади Калинина, ныне это Майдан Незалежности, примерно там, где сейчас блестят "парники" - стеклянные купола над подземным торговым центром. Грузовики с опущенными бортами подвезли осужденных под перекладину, надели на них петли, грузовики медленно уехали, а трупы висели еще несколько дней. На головах лежал и не таял снег.
Я обратил внимание на старушку, которая крестилась и вздыхала: "Бедненькие!" Вполне возможно, ее хата сгорела, как тысячи других. Наверно, и родные погибли. Но она простила.
Еще запомнились наручники на каждом из повешенных. Я был поражен: в нашей свободной стране где-то есть завод или фабрика, где выпускаются наручники, совершенно не нужные в социалистическом обществе.
Пленных, приходивших в нашу квартиру, бабушки подкармливали чем Бог послал, а те были в восхищении от нашей жизни. "Когда мы вернемся в Германию, - говорил солдатик со странным именем Шмуде, - мы тоже построим у себя такой же социализм, как у вас".
Германия лежала в руинах и голодала, а у нас в магазинах продавали рублей по пять икру - черпали поварешками из бочек красную и черную. Правда, остальное все было по карточкам. Немцы забыли, что такое хлеб и масло, у них все было "эрзац", что-то вроде синтетики. А у нас хлеб был пшеничным, а масло настоящим, не порошковым.
Теперь-то мне понятно, откуда бралось это киевское изобилие: за пределами города все было совсем иначе. Однажды знакомая женщина со смехом рассказывала: на Крещатике какой-то селянин ел мороженое с хлебом - своими глазами видела. Вот темнота!
Только впоследствии я додумался: до какой же степени надо изголодаться, чтобы пообедать таким образом - сытно и в то же время дешево.
Сайт создан в системе uCoz