Посвящается Василию Гроссману
Сто лет назад моя бабушка, акушерка Розалия Самойловна, стояла при родах. Ее родственница и подруга Екатерина Савельевна родила мальчика. Мальчик впоследствии получил известность как писатель Василий Гроссман, знаменитый фронтовой корреспондент, один из самых крупных писателей XX века, в чьем часто сравниваемом с "Войной и миром" романе "Жизнь и судьба" впервые в русской литературе советский коммунистический режим показан идентичным близнецом гитлеровского национал-социализма.
В прозванном "еврейской столицей" царской России городе Бердичеве никогда не было погромов: более половины населения числилось евреями. Город дал миру не только известных писателей (Джозеф Конрад), изобретателей и докторов, но легендарных раввинов и праведников, на могилы которых съезжаются молиться ортодоксальные верующие. Мать Гроссмана, рано разъехавшаяся с мужем, жила в семье брата, знаменитого в Бердичеве и богатого предпринимателя доктора Шеренциса, построившего в городе мельницу и водокачку. Гроссман уезжает в Московский университет учиться на химика, начинает работать, печататься. После появления сделавшего его в одну ночь знаменитым рассказа "В городе Бердичеве" он встречается с Горьким, который с энтузиазмом поддерживает молодого автора.
Но сегодня нас интересуют не просто факты биографии литературного гиганта, а то, что толкнуло его в сторону создания книг "Все течет" и "Жизнь и судьба". В 1934 году двоюродная сестра Надя Алмаз, в квартире которой он жил в Москве, арестована и выслана. Писатели, друзья Гроссмана по литературной группе "Перевал", Катаев и Зарудин арестованы и расстреляны. В 1937 году арестован и расстрелян дядя Гроссмана доктор Шеренцис. В каком-то смысле война, особенно сталинградский период, была счастливым для Гроссмана временем. Она была передышкой в кафкианском кошмаре арестов. Если читать предвоенную прозу Гроссмана, то всегда, даже в самых светлых рассказах, ощущается подземный гул ужаса сталинский репрессий, просто сама музыка и ритм языка создают ощущение сжатости, страха и безнадежности, присущих только двум прозаикам в русской литературе: Гроссману и его любимому другу Андрею Платонову.
Гроссман был уверен, что погибнет на войне, но оказался счастливчиком: граната, брошенная ему в ноги, не взорвалась, паромы на которых он под обстрелом немцев переправлялся через Волгу, потоплены не были, за тысячу дней, что он провел в самых страшных сражениях в Сталинграде и на Курской дуге, он ни разу не был даже ранен.
Блистательные корреспонденции Гроссмана в "Красной Звезде" с жадностью читала вся страна. Когда из Ставки звонили в редакцию и приказывали прислать Гроссмана - это означало, что ожидается серьезная военная операция.
С фронта он пишет запросы о судьбе матери, надеясь, что ей удалось эвакуироваться. Но, войдя в освобожденный Бердичев, он узнает, что Екатерина Савельевна, ходившая на костылях из-за туберкулеза кости, была расстреляна вместе с 30 тысячами еврейских жителей города. И вот здесь начинается Голгофа Гроссмана. В каждом освобожденном на Украине городе он видит едва засыпанные рвы, заполненные еврейскими телами. Казня себя, что не сумел вывезти мать перед приходом немцев, Гроссман носит с собой фото, конфискованное у эсесовского офицера: гигантский ров, доверху забитый обнаженными мертвыми телами маленьких еврейскими девочек и женщин. Вместе с войсками он входит в Треблинку, Майданек, Собибор. Мужество художника в том, чтобы не отвести глаза. С обливающимся кровью сердцем он пишет, пишет, пишет. Выходят его документальные очерки "Украина без евреев", "Убийство евреев города Бердичева", напечатан "Треблинский ад" - самое сильное из всех произведений о Холокосте, где голос Гроссмана достигает библейского звучания с его вопросом-воплем: "Каин, где все эти люди, что ты привез сюда?" Вместе с Эренбургом и группой еврейских писателей Гроссман становится членом Еврейского антифашистского комитета. С американской стороны в работе комитета участвуют Альберт Эйнштейн и Лион Фейхтвангер. Возглавляемые гениальным актером Соломоном Михоэлсом делегации ЕАК во время трех поездок в Америку собирают с американских евреев на снабжение Красной армии около полутора миллиона долларов - астрономическую по тем временам сумму.
Корреспонденции Гроссмана переводятся на английский, печатаются и передаются по радио в Лондон и Нью-Йорк, вдохновляя американцев на поддержку сражавшейся Красной армии. Уже тогда писатель сталкивается с мерзкой игрой сталинской цензуры - тексты, что ему позволяют отправлять на Запад, не разрешены к печати внутри страны.
Угождая сталинскому антисемитизму, цензоры не пропускают в печать информацию о геноциде евреев на оккупированной Украине и, особенно, о деятельном в нем участии украинского населения.
По инициативе Альберта Эйнштейна Илья Эренбург и Василий Гроссман начинают работать над "Черной книгой", сборником документов и свидетельств очевидцев об уничтожении евреев на оккупированных нацистами советских территориях. Им не позволяют опубликовать книгу: война окончена, американские евреи Сталину больше не нужны. Контакты его собственных подданных с международной общественностью вызывают у Сталина маниакальные подозрения. Еврейский антифашистский комитет уничтожают. В Минске убивают его председателя актера Соломона Михоэлса. Вместе с группой еврейских писателей арестовывают и расстреливают членов ЕАК Переца Маркиша и Ицика Фефера. В стране проходят одна антисемитская кампания за другой: против театральных критиков, против космополитов, дело врачей. Как сигнал к началу травли в центральной печати появляется антигроссмановская статья. Все понимали, что это означает. Гросман ожидает ареста с минуты на минуту, отсиживаясь за городом на даче друга. Там он узнает, что 5 марта 1953 года Сталин, как Гитлер и Аман, умер в день праздника Пурим. Нерелигиозный Гроссман вряд ли обратил на это внимание.
Разоблачение культа личности Сталина на XX съезде вселили огромные надежды в запуганную и задавленную советскую интеллигенцию. Начали возвращаться выжившие друзья (еще одно испытание для истерзанной души Гроссмана) из лагерей и ссылок.
"Дорогая Роза", - пишет Гроссман моей бабушке, прося принять кого-то или помочь кому-то из возвращавшихся в Ленинград друзей-бердичевлян. Это было время, когда в комнате нашей ленинградской коммунальной квартиры рыдали жены расстрелянных генералов и ученых, жены, чья жизнь была уничтожена в казахских и магаданских ссылках, привезшие оставшихся без образования, часто психически больных, детей.
Вернулась Татьяна Николаевна Горнштейн, блистательный философ, подававшая такие надежды, что знаменитый Витгенштейн, представитель венской философской школы, приезжал с ней знакомиться. Муж Татьяны Николаевны, не менее талантливый философ, был расстрелян. Сама она выжила медсестрой в лагерной больнице, и, наверняка, рассказывала Гроссману, как рассказывала мне, сидя в своей дворницкой квартирке уже профессором в институте Академии Наук, о математиках, поэтах, философах, умиравших на лагерных койках от цинги, голодного поноса и дизентерии и умолявших ее сохранить их рукописи.
Василий Гроссман начинает писать роман "Жизнь и судьба". Он замышляет роман не только как мемориал своей убитой матери; он должен сказать правду об увиденном и понятом. Судьба сделала его свидетелем и жертвой страшных злодеяний двух режимов, гитлеровского и сталинского. Увидевший полную близнецовую идентичность двух монстров, Гроссман не мог не сказать правду. Недаром Паустовский назвал его камертоном совести Союза советских писателей, а трагический Андрей Платонов, лучший друг Гроссмана, произнес однажды "Ты, Вася, Христос!" Непонятно только одно, как, пройдя через все, что он прошел, Гроссман остался настолько наивным: он надеялся что в "новые" хрущевские времена его книга может быть напечатана. (Шостакович язвительно заметил: "Времена-то новые, стукачи старые!") Неужели его вера в человека довела Гроссмана до надежды на гуманизацию гиен? Или не читал он своих собственных книг?
За попыткой показать роман редактору журнала "Знамя" следует донос, а дальше происходит страшное. Советские эсэсовцы от культуры, нахлебавшись неприятностей с Нобелевской премией Пастернака, решили не рисковать и не допустить переправки романа на Запад. Гроссмана не арестовали: арестовали его книгу. Во время обыска все рукописи романа были конфискованы, отобрали копирку и машинописную ленту. В поисках копий романа перекопали весь огород на даче у Виктора Шеренциса, сына его дяди. "Меня зарезали в подворотне", - отреагировал на происшедшее писатель. Он боролся за свое детище. В письме Хрущеву он требует возвращения романа, говоря, что отобрать роман у писателя - все равно, что отобрать ребенка у отца. На приеме у Суслова Гроссман выслушивает приговор: эту вредную книгу не напечатают раньше, чем через 250 лет, и откровенное предложение взятки - будете писать по-коммунистически, как во времена романа "Степан Кольчугин", - напечатаем. Его перестают печатать. В самом расцвете писательского таланта Гроссман лишен голоса. Он мог только повторить печальные слова уничтоженного Бабеля: "Я освоил новый литературный жанр - молчание".
Эта трагедия совпадает с трагедией в семье писателя. Между Гроссманом и Ольгой Михайловной, его женой, ищущей комфорта и престижа, положенного жене известного писателя, и настолько испуганной режимом, что она с сыном собирались донести по поводу написания "Все течет", давно не осталось ничего общего. Он не развелся с ней, только боясь оставить ее без Литфондовской пенсии. Другом души и любовью последних лет жизни Гроссмана была жена поэта Заболоцкого, Екатерина Васильевна. Ей он оставил на хранение рукопись романа "Все течет", находящуюся сейчас в библиотеке Гарвардского университета.
Борьба за освобождение арестованного романа, борьба за возможность что-то напечатать не дали Гроссману обратить внимание на боли, оказавшиеся симптомами ракового заболевания. К специалистам он вовремя не обратился. Его не стало 15 сентября 1964 года в годовщину расстрела евреев города Бердичева, среди которых была его мать.
Как зарытая в землю мощнейшая бомба замедленного действия, роман сработал. С помощью предоставленного академиком Сахаровым оборудования он был микрофильмирован, переправлен на Запад и опубликован еще при жизни главной мумии Политбюро Суслова, обещавшего, что роман не напечатают раньше, чем через 250 лет. В США опубликована потрясающая книга-исследование о Гроссмане "The Bones of Berdichev. The Life and Fate of Vasily Grossman" двух профессоров Джона и Кэрол Гаррандов, понявших и описавших трансформацию писателя почти коммунистических убеждений во врага и опасного критика режима, трансформацию писателя, никак не связывавшего себя с еврейством и считавшего себя гуманистом-интернационалистом, в человека, просившего похоронить его на еврейском кладбище в Москве. Сегодня слова Гроссмана выбиты на мраморе мемориала Сталинградской битвы. Проза Гроссмана цитируется в десятках книг на разных языках. Монолог матери из романа "Жизнь и судьба" - прощальное письмо сыну доктора Анны Штрум - исполняется сегодня как классическая проза на многих сценах мира. К столетию Гроссмана в итальянском городе Турине собираются филологи на международную гроссмановскую конференцию.
Несмотря на усилия гитлеровских и сталинских подонков Василий Гроссман увековечил память своей матери. О царях и генералах помнят сегодня только как о современниках Пушкина: многих генералов вспомнят только потому, что о них написал Гроссман. Тираны могут дать право на жизнь, но право на память дает только писатель.